«Успешно сдав экзамены, я поступил в областной аграрный университет. Это, конечно, было по тем временам шикарно: поступить в престижный ВУЗ, да еще и на бюджет. Чего греха таить: я был крайне горд и доволен этим своим достижением. Однако вместе с этой радостью пришла и извечная проблема, связанная с жильем. Квартиру или комнату снимать, даже если и вскладчину с кем-то, — накладно. Честно говоря, не хотелось сильно обременять родителей. Тогда-то мне в голову и пришла мысль об общежитии. Прийти-то она пришла, да вот никто не поддержал мою задумку: родители были против, обосновывая это тем, что в подобных местах царят разврат и бесконтрольность, и лучше они переплатят лишние рубли за съемную квартиру, но будут спокойны за свое чадо. Конечно, их волнение было понятно, хотя я и не давал повода. Мне пришлось долго их уговаривать, прежде чем они, наконец, согласились. Плата за комнату в общаге была символическая, и родители скоро смирились с моим новым местообитанием. Все же так выходило очень экономно, и я прекрасно понимал своих родителей-колхозников, которым для того, чтобы заработать каждую копейку, приходилось ежедневно вставать в пять утра и ложиться далеко за полночь…
Комната мне досталась отличная (если так можно выразиться про угол в студенческой общаге): на три места, тогда как остальные комнаты были в основном распланированы для четырех, а то и для пяти лбов.
Моим (и пока еще единственным) соседом по жилплощади стал Андрюха. Спокойный, рассудительный парень сразу пришелся мне по душе. Получилось так, что мы заселились в один день, и третьего соседа к нам пока не подселили. Разбирая вещи и раскладывая все по тумбочкам, мы разговорились, и к концу дня были уже если не друзьями, то хорошими приятелями точно.
Как я уже говорил ранее, комната была на троих человек, соответственно, спальных мест тоже было три: односпальные кровати, аккуратно застеленные, были расположены по периметру помещения, чтобы не создавать тесноты в и так небольшой комнатке. Две кровати стояли у противоположных стен параллельно друг другу, третья же стояла у окна параллельно подоконнику. Необходимый минимум вещей: шкаф, тумбочки… Смысла нет описывать интерьер, скажу проще: обстановка была уютной и даже немного домашней, что, конечно же, не могло нам не нравиться.
Мы заняли две кровати, стоявшие вдоль стен; ту, что у окна, трогать не стали: оставили тому, кого подселят.
Спалось на новом месте мне хорошо, будто и не уезжал из дома вовсе. Андрюха тоже не жаловался. Вот только… Иногда, засыпая, я слышал неясные шуршания и вздохи, которые, как мне казалось, шли со стороны незанятой кровати. Но я гнал неприятные мысли прочь, стараясь объяснить все плохой звукоизоляцией или какими-нибудь мудреными физическими процессами…
А кровать у окна сиротливо стояла, будто ожидая своего часа. Иногда я замечал складки и морщинки на покрывале, будто кто-то сидел на кровати, но, раз за разом разглаживая их, я уходил на учебу и вскоре напрочь забывал об этом пустяке, погруженный в свои заботы… Да мало ли кто на ней сидел! Я же не один жил, может, Андрюха присаживался. Как оказалось позже, Андрей то же самое думал в отношении меня…
И кровать дождалась: недели через две в нашей комнате появился третий жилец. Витька был хулиганистым и резким пацаном, это было видно сразу по его поведению, жестам, словам… Стало ясно, что в друзьях он не нуждается, но мы и не набивались: общались только по делу, да и то не часто. Ясно-понятно, что кровать у окна отписали ему. Ему было глубоко безразлично на это, было видно, что в общаге он не из-за отсутствия денег у родителей, а чтобы вволюшку насытиться жизнью студента. Конечно, ему могли снять квартиру отдельно, но он, видимо, этого не хотел.
После первой ночи, проведенной им в общаге, он стал жаловаться на головную боль. Естественно, мы посочувствовали, но в глубине души каждый из нас подумал, что «меньше надо пить» (Витька перед сном баловался пивком).
После этого не было такого дня, чтоб он не рассказывал нам наутро о своих недомоганиях. Выпивать он стал реже, а потом прекратил и вовсе, стал каким-то дерганым, нервным, бледным. Мы с Андрюхой даже предположили, что он подсел на наркоту. А примерно через месяц после своего заселения, в одно прекрасное утро, и вовсе заявил, что его кто-то душил, навалившись всей тяжестью на грудь. «Это была жаба», — улыбнулся я, но, перехватив взгляд Витьки, сделал серьезное выражение лица. Что-то в его взгляде заставило меня съежиться изнутри. Потом я понял, что именно: страх. Настоящий страх перед чем-то непонятным.
В тот же день он, вернувшись с занятий, исчез в неизвестном направлении и появился только к закрытию (общага уходила на покой в десять часов вечера). Он снова был под хмельком (просочился у вахтерши перед носом) и бестолковился. Кое-как я и Андрюха уложили его спать. Вскорости он благополучно захрапел. Улеглись и мы…
Среди ночи я проснулся от неясной тревоги. Мне вдруг стало неуютно и… страшно. Появилось ощущение, что в черной от ночной темноты комнате кто-то есть. Кто-то, кроме моих соседей. Я прикрыл глаза, но ощущение не исчезало. Витька уже не храпел, а как-то по-детски посапывал носом; слышалось ровное дыхание Андрея… И еще чье-то дыхание, с едва заметным присвистом, которое доносилось со стороны кровати Витька. Я крепко зажмурился, боясь пошевелиться, и мечтая поскорее заснуть крепким сном. Но, наверно, произошел выброс адреналина (каюсь: я тогда здорово испугался), и поэтому сон отказывался идти ко мне.
Внезапно Витька перестал сопеть и начал издавать какие-то утробные звуки, похожие на глухое сипение. Еще не сообразив, что происходит, я услышал легкий топот, и в то же мгновение комнату озарил неживой свет электрической лампы. У выключателя стоял Андрюха: он, оказывается, тоже не спал и, услышав неладное, вскочил с кровати и бросился включать свет.
Картину, свидетелями которой мы стали в ту ночь, я никогда не забуду: на кровати, вытянувшись в струнку, как солдат на плацу, лежал бледный Витька. Руки его покоились вдоль тела, одеяло было сброшено на пол. По лицу текли крупные градины пота, а на шее проступили багровые полосы… Было ощущение, что парня связали невидимыми путами, от которых он не мог избавиться. Глаза, бешено вращавшиеся, капли пота на лице и сдавленные хрипы говорили о том, что Витька жив, но находится в состоянии странного оцепенения.
Но не это было самое ужасное. Это длилось лишь мгновение, но я успел увидеть (Андрей тоже заметил): когда включился свет, с груди Виктора молниеносно скатился комок, покрытый густой черной шерстью, и исчез под шкафом. И в тот же момент будто порвались цепи, и Витька протяжно выдохнул. Сев на кровати, он закрыл лицо руками и затрясся в беззвучном хохоте, а может, и рыданиях…
До утра мы просидели со включенным светом, боясь вновь погрузить комнату во тьму. Будить мы никого не стали, потому что все это было настолько невероятно, что нас скорее сочли бы за даунов, нежели поверили нам. Я, помню, даже наклонился и поглядел под шкаф, но ничего не обнаружил. Неуклюже мы успокаивали вздрагивающего Виктора, молча переглядываясь с Андреем… Это уже потом он рассказал мне, что тоже подозревал неладное, связанное с этой кроватью…
Наутро Витька не пошел в институт, а лихорадочно собирал вещи. Когда мы вернулись с занятий, студента уже не было: как потом выяснилось, за ним приехали родители и забрали его. Наверно, сняли сыну квартиру или комнату.
Мы попросились в другие комнаты, и неохотно, но нас с Андреем расселили — благо, были свободные места. Теперь я жил в комнате с четырьмя парнями, но мне было там намного спокойнее, чем в предыдущей комнате. А окончив учебный год, я и вовсе покинул эту общагу и нашел дешевенькую комнатку в конце географии, зато без всяких заморочек.
Я и Андрюха поначалу пытались разузнать историю этой комнаты и этой кровати (мало ли, может, на ней кто умер). Но никто нам ничего толкового сказать не смог: кто-то пожимал плечами, а кто-то откровенно крутил пальцем у виска. И мы оставили эту затею.
Свидетелями чего мы стали – никто не знал и не понимал; кто или что это было – навсегда останется загадкой для моего ума. Но одно было точно понятно: этот комок шерсти охранял (или еще что-то) именно кровать около окна, потому что на других кроватях нам ведь спалось комфортно. Ну, если иногда только вздохи слышались в темноте…»
Комната мне досталась отличная (если так можно выразиться про угол в студенческой общаге): на три места, тогда как остальные комнаты были в основном распланированы для четырех, а то и для пяти лбов.
Моим (и пока еще единственным) соседом по жилплощади стал Андрюха. Спокойный, рассудительный парень сразу пришелся мне по душе. Получилось так, что мы заселились в один день, и третьего соседа к нам пока не подселили. Разбирая вещи и раскладывая все по тумбочкам, мы разговорились, и к концу дня были уже если не друзьями, то хорошими приятелями точно.
Как я уже говорил ранее, комната была на троих человек, соответственно, спальных мест тоже было три: односпальные кровати, аккуратно застеленные, были расположены по периметру помещения, чтобы не создавать тесноты в и так небольшой комнатке. Две кровати стояли у противоположных стен параллельно друг другу, третья же стояла у окна параллельно подоконнику. Необходимый минимум вещей: шкаф, тумбочки… Смысла нет описывать интерьер, скажу проще: обстановка была уютной и даже немного домашней, что, конечно же, не могло нам не нравиться.
Мы заняли две кровати, стоявшие вдоль стен; ту, что у окна, трогать не стали: оставили тому, кого подселят.
Спалось на новом месте мне хорошо, будто и не уезжал из дома вовсе. Андрюха тоже не жаловался. Вот только… Иногда, засыпая, я слышал неясные шуршания и вздохи, которые, как мне казалось, шли со стороны незанятой кровати. Но я гнал неприятные мысли прочь, стараясь объяснить все плохой звукоизоляцией или какими-нибудь мудреными физическими процессами…
А кровать у окна сиротливо стояла, будто ожидая своего часа. Иногда я замечал складки и морщинки на покрывале, будто кто-то сидел на кровати, но, раз за разом разглаживая их, я уходил на учебу и вскоре напрочь забывал об этом пустяке, погруженный в свои заботы… Да мало ли кто на ней сидел! Я же не один жил, может, Андрюха присаживался. Как оказалось позже, Андрей то же самое думал в отношении меня…
И кровать дождалась: недели через две в нашей комнате появился третий жилец. Витька был хулиганистым и резким пацаном, это было видно сразу по его поведению, жестам, словам… Стало ясно, что в друзьях он не нуждается, но мы и не набивались: общались только по делу, да и то не часто. Ясно-понятно, что кровать у окна отписали ему. Ему было глубоко безразлично на это, было видно, что в общаге он не из-за отсутствия денег у родителей, а чтобы вволюшку насытиться жизнью студента. Конечно, ему могли снять квартиру отдельно, но он, видимо, этого не хотел.
После первой ночи, проведенной им в общаге, он стал жаловаться на головную боль. Естественно, мы посочувствовали, но в глубине души каждый из нас подумал, что «меньше надо пить» (Витька перед сном баловался пивком).
После этого не было такого дня, чтоб он не рассказывал нам наутро о своих недомоганиях. Выпивать он стал реже, а потом прекратил и вовсе, стал каким-то дерганым, нервным, бледным. Мы с Андрюхой даже предположили, что он подсел на наркоту. А примерно через месяц после своего заселения, в одно прекрасное утро, и вовсе заявил, что его кто-то душил, навалившись всей тяжестью на грудь. «Это была жаба», — улыбнулся я, но, перехватив взгляд Витьки, сделал серьезное выражение лица. Что-то в его взгляде заставило меня съежиться изнутри. Потом я понял, что именно: страх. Настоящий страх перед чем-то непонятным.
В тот же день он, вернувшись с занятий, исчез в неизвестном направлении и появился только к закрытию (общага уходила на покой в десять часов вечера). Он снова был под хмельком (просочился у вахтерши перед носом) и бестолковился. Кое-как я и Андрюха уложили его спать. Вскорости он благополучно захрапел. Улеглись и мы…
Среди ночи я проснулся от неясной тревоги. Мне вдруг стало неуютно и… страшно. Появилось ощущение, что в черной от ночной темноты комнате кто-то есть. Кто-то, кроме моих соседей. Я прикрыл глаза, но ощущение не исчезало. Витька уже не храпел, а как-то по-детски посапывал носом; слышалось ровное дыхание Андрея… И еще чье-то дыхание, с едва заметным присвистом, которое доносилось со стороны кровати Витька. Я крепко зажмурился, боясь пошевелиться, и мечтая поскорее заснуть крепким сном. Но, наверно, произошел выброс адреналина (каюсь: я тогда здорово испугался), и поэтому сон отказывался идти ко мне.
Внезапно Витька перестал сопеть и начал издавать какие-то утробные звуки, похожие на глухое сипение. Еще не сообразив, что происходит, я услышал легкий топот, и в то же мгновение комнату озарил неживой свет электрической лампы. У выключателя стоял Андрюха: он, оказывается, тоже не спал и, услышав неладное, вскочил с кровати и бросился включать свет.
Картину, свидетелями которой мы стали в ту ночь, я никогда не забуду: на кровати, вытянувшись в струнку, как солдат на плацу, лежал бледный Витька. Руки его покоились вдоль тела, одеяло было сброшено на пол. По лицу текли крупные градины пота, а на шее проступили багровые полосы… Было ощущение, что парня связали невидимыми путами, от которых он не мог избавиться. Глаза, бешено вращавшиеся, капли пота на лице и сдавленные хрипы говорили о том, что Витька жив, но находится в состоянии странного оцепенения.
Но не это было самое ужасное. Это длилось лишь мгновение, но я успел увидеть (Андрей тоже заметил): когда включился свет, с груди Виктора молниеносно скатился комок, покрытый густой черной шерстью, и исчез под шкафом. И в тот же момент будто порвались цепи, и Витька протяжно выдохнул. Сев на кровати, он закрыл лицо руками и затрясся в беззвучном хохоте, а может, и рыданиях…
До утра мы просидели со включенным светом, боясь вновь погрузить комнату во тьму. Будить мы никого не стали, потому что все это было настолько невероятно, что нас скорее сочли бы за даунов, нежели поверили нам. Я, помню, даже наклонился и поглядел под шкаф, но ничего не обнаружил. Неуклюже мы успокаивали вздрагивающего Виктора, молча переглядываясь с Андреем… Это уже потом он рассказал мне, что тоже подозревал неладное, связанное с этой кроватью…
Наутро Витька не пошел в институт, а лихорадочно собирал вещи. Когда мы вернулись с занятий, студента уже не было: как потом выяснилось, за ним приехали родители и забрали его. Наверно, сняли сыну квартиру или комнату.
Мы попросились в другие комнаты, и неохотно, но нас с Андреем расселили — благо, были свободные места. Теперь я жил в комнате с четырьмя парнями, но мне было там намного спокойнее, чем в предыдущей комнате. А окончив учебный год, я и вовсе покинул эту общагу и нашел дешевенькую комнатку в конце географии, зато без всяких заморочек.
Я и Андрюха поначалу пытались разузнать историю этой комнаты и этой кровати (мало ли, может, на ней кто умер). Но никто нам ничего толкового сказать не смог: кто-то пожимал плечами, а кто-то откровенно крутил пальцем у виска. И мы оставили эту затею.
Свидетелями чего мы стали – никто не знал и не понимал; кто или что это было – навсегда останется загадкой для моего ума. Но одно было точно понятно: этот комок шерсти охранял (или еще что-то) именно кровать около окна, потому что на других кроватях нам ведь спалось комфортно. Ну, если иногда только вздохи слышались в темноте…»